Интервью с Андреем Добрыниным, поэтом, прозаиком, редактором, издателем.

Командор-Ордалиймейстер, он же Магический Флюид Ордена куртуазных маньеристов, он же DJ Kastet, он же поэт, прозаик и композитор Константин Григорьев ушел из жизни ровно шесть лет назад, 22 декабря, как раз в день празднования двадцатилетнего юбилея самого помпезного и вызывающего поэтического объединения постперестроечной России. В жизни случаются разные совпадения. Счастливые и чудовищные. Но это совпадение с трудом укладывается в голове. Можно долго создавать разнообразные мистические и магические версии, объясняющие обстоятельства этого несчастья, но вывод в любом случае будет один — Григорьев был человеком исключительным. И покинул он бренную землю исключительно, заставив встрепенуться даже железобетонных людей. О том, как жил и творил Константин Григорьев, рассказал «Переменам» его ближайший друг и соратник по ОКМ Андрей Добрынин.

Владимир Гуга: Где-то во второй половине 90-х я трудился грузчик-менеджером в одной книготорговой компании. Вторую половину этажа, на котором располагался наш офис, занимало довольно богатое в те времена издательство. Сотрудники обеих контор выходили курить на общую лестничную площадку. Там-то я и заметил довольно мрачноватого, неразговорчивого молодого человека с мизантропическим выражением лица. Позже ребята мне объяснили, что это — сам Константэн Григорьев, куртуазный маньерист. Тогда я не решился с ним, этаким небожителем, познакомиться, а теперь жалею. Но у меня сложилось такое впечатление, что царящая вокруг офисная рутина ему не нравилась. Что-то он не очень весело выглядел.

Андрей Добрынин: Ну, да… Все правильно. Я работал в этом издательстве руководителем редакции художественной литературы. Туда-то я и пристроил Костю. Увы, наши книжки не очень успешно раскупались, и вскоре редакцию упразднили. Но я бы не сказал, что работа в издательстве Косте не нравилась. Она его, человека с литературным образованием, не слишком обременяла. Возможно, на первый взгляд Костя не выглядел фейерверком оптимизма. Но это чисто поверхностное восприятие. Понимаете, его вечно одолевали страхи: а что будет завтра с работой? А что будет завтра с квартирой. И так далее. Я это знаю потому, что мы каждый день с ним созванивались, и он на меня все свои страхи вываливал. Я же его успокаивал, мол, не волнуйся, все это мелочи. Действительно, мы с ним из таких переделок вылезали, что уже могли ничего не бояться. На самом деле он был глубочайший оптимист. Стоило кому-то предложить какой-то расплывчатый, невразумительный проект, у Кости тут же загорались глаза, он уже видел сверкающие башни, замки. Меня это восхищало, но я был вынужден эти башни рушить, чтобы потом не было горьких разочарований. Так что я его с одной стороны утешал, а с другой удерживал в рамках реальности. Костя, конечно, мог на весь мир озлобиться, так как, причины для этого имелись, но этого не произошло. Он продолжал нежно любить и жизнь, и людей. Конечно, так говорят о многих. Однако я имею в виду большую любовь, настоящую и глубокую. Эта любовь и определяла его существо, его натуру. Кто-то достигает такого уровня любви усердной духовной практикой, а ему это было дано от природы. Костя был невероятно светлой личностью. Хотя с людьми сходился тяжело. Жилось ему порой нелегко. И Костю частенько использовали в силу его доверчивого характера.

В.Г.: Например?

А.Д.: Ну… Самый хрестоматийный пример – группа «Бахыт-Компот», которую они с Вадимом Степанцовым придумали. В какой-то момент Вадим решил, что в этой группе достаточно одной креативной личности, и Костю из коллектива выжил. При этом Костины песни «Бахыт-Компот» использовал еще очень долго. В результате, образовалась огромная гора дисков с Костиными песнями, за которые он почти ничего не получил. Костя пытался бороться. А потом сказал: все, больше не хочу. Надоело. И это один из примеров. С ним подобное часто происходило. Ему говорили: давай поработаем, давай замутим проект. И он на голом энтузиазме работал.

В.Г.: То есть, Григорьев был таким чистым, открытым бессребреником?

А.Д.: Не совсем. Цену деньгам он знал, потому что все-время в них нуждался.

В.Г.: Кстати, вот интересная информация про Константина Григорьева из «Википедии» со странички панк-руппы «Лосьон»: «В 1997 году Вадим Степанцов знакомит «Лосьон» с соратником по Ордену куртуазных маньеристов Константэном Григорьевым. Бывший участник дуэта «Бахыт-Компот» произвел на панк-рокеров неизгладимое впечатление своими идеями и хитростью». О какой такой хитрости человека, прожившего абсолютно бесхитростную жизнь, упоминает неизвестный автор этой статьи?

А.Д.: Вообще, загадка… Сама история сотрудничества Кости и «Лосьона» опровергает это утверждение. Он же на них бесплатно работал. Максимум ему случайно рублей двести перепадало за какой-нибудь редкий концерт. Другое дело, что он пытался казаться хитрым. А на самом-то деле его ребенок мог объегорить. У него была одна серьезная и неизлечимая житейская болезнь: он не мог договариваться о ценах. Ему было крайне тяжело спросить о том, сколько ему заплатят. Если он – хитрый человек, то я тогда шах персидский.

В.Г.: Среди снобов поэзия Константина Григорьева наверняка обозначена ярлыком «стёб». Вам никогда не приходилось слышать, что ваш друг и коллега занимается обыкновенным стебаловом?

А.Д.: Нет, не приходилось. Стёб подразумевает, во-первых, иронию, во-вторых, иронию злую. Трудно представить себе позитивный стёб. У Григорьева злой иронии, по-моему, просто нет. Я не могу вспомнить ни одного произведения, в котором Костя что-то ядовито вышучивает. Я хочу подчеркнуть: у него очень личностная поэзия. И та личность, с такой вселенской любовью, о которой я сейчас говорил, она стёбом заниматься не будет. У него очень светлые стихи. И поэтому стиль Константина Григорьева очень узнаваемый. Если по одному и двум стихам его нельзя опознать, хотя я бы смог это сделать, то три-четыре стихотворения Григорьева достаточно для того, чтобы определить их авторство. Надо быть очень невосприимчивым человеком, чтобы не опознать Григорьева. И опознается он именно по этому светлому взгляду на жизнь и людей. Иногда он писал смешно. Дико смешно. Но без злобы.

В.Г.: То есть, у него было ярко выраженное необщее выражение лица

А.Д.: Точно. Я об этом написал в предисловии к его книге. Сейчас очень много поэтов, по стихам которых я не могу сказать, что это за люди. Родоначальником этого безликого подхода к творчеству стал Бродский. Но по стихам Бродского я могу сказать, что это за человек. Это человек достаточно холодный и равнодушный. А люди, читая Бродского и пытаясь ему подражать, видимо решили, что отстраненность и равнодушие — это есть суть поэзии. А это работает только в случае Бродского. Он писал достаточно искренне. Сейчас же пошел такой гигантский поэтический тренд неузнаваемости, безликости. Большинство критиков справедливо считает, что поэт без личностного начала, вообще, не поэт. Григорьев же – поэт с мощным личностным началом. В этом отношении, он – поэт в квадрате.

В.Г.: Вот эти самые последователи Бродского, они наверняка пытались обвинить Григорьева в трех грехах: открытость, самоирония и ясность. Стихи-то у него очень понятные, лежащие на поверхности. Не замечали ли вы, что Григорьева критиковали за ясное и простое изложение мысли?

А.Д.: До такого абсурда у нас, конечно, еще не дошло. Хотя я не удивлюсь, если ясность стихов когда-нибудь начнут считать их недостатком. Великие ценители литературы, такие как Пушкин, Батюшков, Унамуно, Эдгар По, видели ясность одним из главнейших достоинств. Эдгар По, который, кстати, был выдающимся критиком, сказал: «Нынешние поэты путают две вещи: выражать нечто неясное и неясно выражаться». И потом, поэзия – это способ коммуникации, способ общения. Но если вы выражаетесь таким образом, что эти связи рубите, тогда пишите в стол. А лучше, вообще, не пишите. Зачем?

В.Г.: Константин Григорьев помимо того, что писал ясно и понятно, писал о совершенно ясных и понятных вещах и явлениях, знакомых, как милиционеру, так и ректору литературного института.

А.Д.: Согласен. И в этом тоже была его мудрость. Его человечность, всепонимание переходит в понятность. Поэтому те, кто «распробовал» Григорьева, неоднократно его перечитывают. Но, к сожалению, в силу такого кланового, конкурентного характера литературы, боюсь, что до Кости долго народ будет доходить. Я как-то раз в присутствии своего брата высказался: «Ну, как же так! Многие Костю знали и любили. Что же они про него ничего не напишут, не восхвалят? Это же не так уж сложно…» Брат посмотрел на меня как на идиота и ответил: «Но если они восхвалят Костю, кто же их самих читать будет?». Мне это как-то в голову не приходило. Я как-то упустил, что конкурентное мышление очень сильно развито среди нас.

В.Г.: Ничего удивительного. Читателей-то поэзии не осталось. Ведь читатели стихов они же и поэты. И наоборот. Слишком узок круг.

А.Д.: Это верно. Но если Костя давал читать свои стихи случайным людям в поезде или в гостинице, они были очень довольны. Хотя эти люди целенаправленно поэзию не читали. Я думаю, что книжечки Григорьева еще многих удивят. Кстати, я хочу обратиться к читателям вашего издания: мы сделали на ресурсе Мошкова библиотеку Константина Григорьева. Она – довольно полная. Так что, добро пожаловать!

В.Г.: Как известно из школьных и литинститутских учебников, удел поэта – либо «чувства добрые лирой пробуждать», либо «глаголом сердца зажигать». Короче говоря, хороший поэт должен «сеять вечное, доброе, разумное». И в этом, согласитесь, нет ничего дурного. А какую общественную нагрузку нес Константэн Григорьев? Ведь, иной критик может вполне обоснованно назвать его поэзию таким утонченным, постмодернистским дуракавалянием. Какие-то богомолы в хрустальных фужерах, какие-то роботы, девушки легкого нрава, председатели клуба кошководов. Где его, в конце концов, гражданская позиция? Вы говорите, что он дарил своей поэзией любовь. Но многим его стихи могут показаться ярмарочным балаганчиком иллюзий, куда так приятно закопать голову. В чем заключалась его миссия? Где его зона ответственности? Он, вообще, готов был отвечать за свои слова?

А.Д.: О творчестве Григорьева я бы сказал так: убедительно, как он, показать тот факт, что жизнь прекрасна — это уже «разумное, доброе, вечное». Именно уверенность в абсолютной ценности жизни и придает силы людям, желающим жизнь изменить. Без такой уверенности всякая созидательная деятельность кажется бессмыслицей либо, что еще хуже, становится ареной для мелкой личной корысти. Увы, поэты и ранее, и особенно сейчас убеждали скорее в том, что жизнь такая дрянь, что и возиться с ней не стоит. У Григорьева подход иной: жизнь прекрасна, а может стать еще лучше!

В.Г.: Вы упомянули о каких-то жутких, совместных с Григорьевым проектах и заметили, что после них вас больше ничего уже не пугало. Что это за ужасы такие?

А.Д.: Мы, конечно, не были в горячих точках. Я имею в виду будни эпохи первоначального накопления. Тогда мы смотрели на свою жизнь и видели: работы – нет, перспектив – нет, накоплений – нет. Ничего нет. Жены, семьи — нет. А у Григорьева еще и дома не было.

В.Г.: Семья-то у него как раз была. Как же так? Квартиры не было, а семья имелась?

А.Д.: У него жена была. Папа жены – профессор, мама – тоже интеллигентная дама. И вдруг появляется Григорьев – ни кола, ни двора, ни работы, ни специальности. Они, конечно, уперлись рогом, и пришлось Григорьеву с Алёной кочевать по углам. Хозяева квартир у него все были алкоголики. Когда выяснилось, что его жена тяжело больна, родители сдались и обеспечили их жилплощадью.

В.Г.: Судя по вашим воспоминаниям, Константин был человеком с характером. Москва, ведь, слабаков отшивает.

А.Д.: В определенном смысле, да. Не надо забывать, что, несмотря на житейские проблемы, он очень много работал. Помимо литературы, он очень серьезно занимался музыкой, писал песни. Костя потихоньку создал на свои скромные доходы студию, освоил массу музыкальных компьютерных программ. Все это требовало сил и времени.

В.Г.: Я знаю, что он тянул солдатскую лямку в Питере, в стройбате. И культурная столица ему очень пришлась по душе. Почему же он, выходец из Казахстана, выбрал Москву? Из-за Литературного института?

А.Д.: Да. Других причин не вижу. Он учился, кажется, у Долматовского.

В.Г.: А как в Литинституте стихи Константина воспринимались? Все-таки атмосфера там академическая, с таким явным креном в сторону почвенничества. Во всяком случае, я этот крен отчетливо ощутил. А у Григорьева стихи немножко из другой оперы.

А.Д.: Литинститут разнообразен. Все зависит от руководителя семинара. Я хоть и не учился там, но четко ощущаю разницу между семинаром Ошанина и того же Долматовского. Кроме того, в Литинституте царят очень странные критерии приема, нацеленные на выпирающую новизну, доходящую порой до шарлатанства. Поэтому туда очень странные типажи пролезают. По моим понятиям гораздо меньше риск ошибки был бы, если в Литинститут принимали бы технически хорошо подготовленных людей, с базовым литературным образованием. Человек в семнадцать-двадцать лет творчески не сформирован, но он хотя бы подкован технически, более начитан и искушен.

В.Г.: У Кости были авторитеты в современной русской поэзии? Странно, я вдруг его Костей назвал. Какой он мне Костя? Константин, конечно.

А.Д.: А его все Костей называли. И те, кто старше на двадцать лет, и те, кто младше на двадцать лет. Это тоже о многом говорит. Были авторитеты. Мы с ним спорили по этому поводу. Я, например, Виктора Соснору не воспринимаю, а он воспринимал через абсурдистское свое сознание. Ему было приятно сгруппировать объекты реальности в некий карнавал, в котором меняются роли, где много разных неожиданных ходов. Поэтому ему были очень близки обэриуты, причем такие, которых не всякий сможет прочитать. Соснора к тому же его ценил. А Костя был очень благодарный человек.

В.Г.: А кого Константин не воспринимал?

А.Д.: Точно Бродского недолюбливал. Из-за его холодности. Почему-то Гандлевского не любил. Когда надо было о чем-то скучном и занудном писать, он сразу в своих стихах упоминал Гандлевского.

В.Г.: Орден куртуазных маньеристов всегда был чужд политики. Об этом свидетельствуют его манифесты. Сейчас же видно, что и Степанцов, и Быков давно распростились с аполитичностью. Григорьев мог бы сегодня примкнуть к какому-нибудь политическому движению?

А.Д.: Конечно, он не стал бы либералом. В этом я уверен. Он в свое время натерпелся от этих либеральных политиков прилично. Но увлекаться политикой – ходить на митинги, писать политические стихи – он не стал бы. Это – не его. Костя всегда был сам по себе.

В.Г.: В чем могла заключаться причина его преждевременной смерти? Константин очень много работал, боролся с серьезными семейными и житейскими проблемами, выпивал… Ну, не больше же остальных выпивал. Может быть, он действительно просто надорвался?

А.Д.: Вы знаете… В последние годы жизнь у него была довольно налаженная. Он, вообще, был человеком строгого распорядка. Очень пунктуальным. Никогда не опаздывал. Все у него было расписано. Пьяным я его видел один или два раза в жизни.

В.Г.: Судя по сюжетам многих его стихов, автор пил не просыхая…

А.Д.: Это – поза. Я не помню ни одного случая, чтобы Григорьев не встал утром после вечеринки и не направился заниматься своими делами. Выпивал он умеренно. Были, не скрою, некоторые загулы с дамами, но это не влияло на его строгий жизненный распорядок. Я думаю, преждевременный уход связан с его злоупотреблением куревом, чаем и кофе. Я, вот, на сегодняшний день завязал и с кофе, и с чаем. Позволяю себе только алкоголь…

В.Г.: Соломоново решение…

А.Д.: Может быть. И, вот, в один прекрасный день его сердце остановилось. Синдром внезапной смерти. Умер не из-за инфаркта и каких-либо других патологий. Оказывается, сердце иногда выбивается из ритма, и этого сбоя хватает, чтобы человек ушел из жизни. Сейчас я хочу выпустить первый посмертный альбом его песен. Я говорил, что для Кости музыкальное творчество было очень важно. Уже есть некоторая сумма на этот проект. Так что хочу обратиться к читателям этого интервью: увидите книги Григорьева – купите. Большая часть вырученных средств пойдет на раскрутку его творчества. А оно того стоит.

8.12.12.

Константин Григорьев
О параллельных мирах

Если на самом деле
Есть параллельный мир,
Может, оттуда лезут
Ведьма и злой вампир?

Ярче! И грандиозней!
Нам ли о том судить?

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>